Петербург - Страница 291

291

Залпы носовых башен встряхнули канонерку и заставили оступиться на трапе. Теряю квалификацию с этими играми а политику. Политик из меня все одно посредственный, а вот колено зашиб, споткнувшись. Верно говорят — не гонялся бы ты балбес за … парой зайцев.

Прихрамывая, пробрался в боевую рубку, где в полумраке, под опущенными щитами, к щелям приник почти весь офицерский состав корабля. Устроил разнос, пользуясь больше жестами и криками — наша артиллерия работала как молотобойцы, ремонтирующие квартиру соседа прямо над ухом. Сколько можно нарушать уставы? А если таки ядром или бомбой пробьют боевую рубку? Ну-ка, яйца — разбегайтесь из этой корзины по оговоренным в судовой роли постам!

Вот, другое дело. Места у смотровых щелей освободились. Хотя, смотреть было особо не на что. Наши орудия пытались достать артиллерию крепости на выбранном участке прорыва, крепость, в свою очередь, месила море всплесками впереди и вокруг Духа. Второго попадания канонерке еще не перепало, но при подобной плотности «переговоров» — ожидал его с минуты на минуту и удивлялся — как экипаж прошлым летом шел под градом ядер? Ведь звон, наверное, стоял чудовищный.

Отвлекшись на мысли и опустив бинокль, прозевал детонацию одного бастиона, поймав глазами только облако каменных глыб, разрастающееся чуть левее носа Духа. Вот так вот, смерть одних открывает дорогу другим. Фрегаты за кормой Духа заполоскали парусами, перестраиваясь в образовавшуюся брешь орудийного огня укреплений.

Брешь, правда, вышла условной. Соседние бастионы попытались перекрыть ее своим огнем, но артобстрел с кораблей не останавливался. До сумерек еще было достаточно времени, чтоб расширить брешь до дыры в обороне.

Когда, в восьмом часу вечера, смолкли орудия Духа, израсходовав 80 % полуторного боезапаса, операция вступила в завершающую стадию. Самоустранился от расписанной заранее высадки десанта — сидел в штурманской рубке и накатывал листы замечаний по канонерке, пока впечатления свежи. Сырые у нас вышли прототипы. Можно сказать — мокрые, и сочащиеся водой, из пары вновь разошедшихся, сварных швов. Ближе к вечеру канонерка была вынуждена дать ход и сблизиться с огрызающимся бастионом, губящими на корню весь наш план молниеносного штурма. За что и получила по скулам наотмашь. Теперь мне была прямая дорога идти капитаном на брандер, но это ничуть не пугало. У меня вся жизнь, последнее время, напоминает этот самый брандер, продирающийся через огонь к цели, достойной его подрыва. Душу царапнула реальность этой аллегории.

Набивал трубку, сидя на станине передней Сороки. Место тут популярностью не пользовалось, так как сожженная краска верхней палубы и въевшаяся в нее пороховая гарь воняли крайне неаппетитно. Зато тут было безлюдно — что на маленьком кораблике большая редкость.

Смотрел на сполохи над берегом и слушал залпы фрегатов, поддерживающих высадку понтонов корпуса. Вот и оперились мои соколы, уже час как ко мне никто не обращается за распоряжениями. Хорошо. Хоть и немного грустно.

В буханье пушек вплелась трескотня штуцеров и горохом рассыпались взрывы мин — понтоны подошли под стены укреплений и начали высадку.

Перед мысленным взором вставали картины укрывшихся за щитами на носах понтонов стрелков, выцеливающих темные провалы бойниц, на сером камне стен укреплений и не жалеющих патронов. Виделись тяжелые пехотинцы, за спинами стрелков, припавшие к картечницам и закидывающие гребни стен минами. Болью в сердце отдавался каждый ответный залп крепостных пушек. Пусть мы и выбили крупные калибры, пусть штурм накрыли сумерки, четко прорисовав крепость на фоне горящего за ней города. Но картечью целиться не надо, и это знание полосовало душу каждым залпом.

Продолжал сидеть, примерзнув к станине, и держа потухшую трубку. Нет хуже пытки, чем ожидание.

До поздней ночи бдел на верхней палубе, дрожа от озноба. Вроде и ночь выдалась теплая, даже жаркая, а вот же …

Вокруг канонерки бурлила жизнь. Подходили шлюпки, стукаясь о борт и выгружая боеприпасы с транспортов, приходили гонцы от корпуса, докладывающие о прорывах и уличных боях. Кивал докладам, даже вмешивался в ход сражения, велев отводить капральства от укрепившихся внутри города англичан и передав приказ по флоту, накрыть район из орудий, для чего пришлось менять позиции, пристреливаться, и вновь менять позиции. Но все это было как-то на автомате. Только сейчас задал себе вопрос — а почему перед штурмом не послал парламентеров? Понятно, что их бы отвергли — но ведь даже мысли такой не возникло.

Утро целомудренно задернуло туманом берег, скрывая результаты ночного боя. Спать хотелось зверски. Передал приказ на два наших и два средиземноморских фрегата идти к Саутгемптону, на помощь дежурящей там паре. Пусть считают меня провидцем, но выбитые из Портсмута шишки либо уйдут по суше, вглубь острова, либо соберут остатки кораблей, вытесненных в «аппендикс» и пойдут на прорыв. С первым ничего сделать не мог, а от второго не грех подстраховаться.

Завалился на койку с больной головой и, хлюпая носом, что не помешало провалиться в сон еще до того, как голова упала на валик подушки. Никогда не любил командовать.

Весь день продолжалась разрозненная пальба на берегу. Ситуация до боли напомнила Ригу, разве что войск противника тут было в пять раз меньше, и укрепления только вдоль береговой линии. В остальном — дежавю.

К вечеру стрельба стала редкой и разрозненной. На борт Духа поднялись посыльные от ганзейцев, так и простоявших эти два дня на рейде. Дал им добро начинать с утра вывоз города. При этом состояние у меня ухудшалось просто от часа к часу. Вот ведь…! Сглазил! Только недавно хвастал железным здоровьем, а теперь расползся как кисель. Даже покашливать начал. Как все не вовремя-то.

291